II

прежде Но прежде, надо было осмотреть место бомбежки, которое  жители Чигорихи мне так подробно описали.  Солнце в  светло-синем небе еще висело достаточно высоко,  я не спеша, но  и не медля, дошел до железнодорожного полотна   и повернул в сторону мостика, где  должна была быть воронка  от авиабомбы.  Действительно, пройдя около 400 метров,  я увидел кладку из крупных отесанных булыжников, связанных бетонным раствором.  Шершавая,  потемневшая кладка и рыхловатый верхний слой раствора выдавал солидный возраст этого сооружения.

Место трагедии 4 мая 1942 года. 80-й км, железнодорожный участок Горовастица – Черный Дор.

преждеУ подножья  крутого склона  насыпи виднелись   очертания   впадины правильной круглой формы,  заполненной водой.  Даже высокая трава  и кустарник не смогли поглотить  границы этого водоема. Да, без сомнения,  это была воронка от  взрыва большой мощности. 

преждеВот  место гибели Козлова Ивана Михайловича, моего деда, которого я никогда не видел и до недавнего времени очень мало знал. Так сложилось, что с бабушкой Полей поговорить на все эти темы, расспросить о деде, об их жизни   мне не удалось. Виделись мы редко, приезжали в Тирасполь,  куда с легкой руки тети Зои переселилось все семейство Козловых,  ненадолго. Да и остановиться особенно было негде. Квартирные условия не позволяли. К сожалению не очень любопытны, а вернее пытливы,  были многие члены семьи младшего поколения, мои двоюродные  сестры и брат, те кто  долгие годы жил рядом с нею.  Но… Все  суета-сует, борьба за выживание, повседневные заботы, мышиная возня.  Иными словами – человеческая жизнь. Вся надежда на младшую дочь Людмилу, которая  в течение очень долгого времени жила с бабушкой в тесной комнатушке без удобств. Тетя Люда, моя крестная, много разговаривала со своей матерью, поэтому и помогала исправлять неточности   этого повествования.

Воронка от авиабомбы. 

прежде

преждеУнесла с собой баба Поля многие тайны, ушел с нею и ее Век, ее Мудрость, ее Опыт, не оставив после себя сколь-нибудь  значимых следов. И мне ничего из   этого не досталось. Как оценить эту потерю? А время, в которое прожили жизнь наши бабушки,  было ох каким непростым!  Тут и 1920-е  - полные неопределенности, надежд и тревоги,  и 1930-е переломные,  а  лихолетье 1940-х! А что 1950-е были намного светлее? Вычтите из своей жизни 40 взрослых лет, что у вас останется? А жить-то когда? 

 преждеКак все-таки мал человеческий век: не хватает какого-то десятка лет, чтобы  в конце-концов получить объективную оценку  у Него, у Бога,   за прожитую жизнь. Чтобы дожить до такого события, которое бы ясно показало: да,  все, что ты делал – правильно (или неправильно), вот он момент истины, на котором проверяется моя жизнь.  Чтобы с определенностью сказать своим детям или внукам, что надо жить вот  так, а по-другому  будет неверно.  А с другой стороны, не слишком ли жестокой  будет  эта оценка?   Может так и надо, чтобы твою жизнь оценили другие, когда тебя Итог  уже «не очень» будет волновать и ранить?  Может ли человек, искренне отдававший свои силы, время и,  зачастую,  жизнь, в конце земного бытия беспристрастно махнуть рукой и сказать, что все было напрасным,  бесполезным и ошибочным.   Что бы сказали мои бабушки, узнав, что прожитые годы, все перенесенные страдания и потери   были  результатом длительного, глупого,  ложного, тупикового эксперимента? Что все они были обмануты демагогией,   да и просто откровенным враньем недоучек и авантюристов?  А что бы сказал мой отец, который  родился и  прожил свой век  в одну эпоху – советскую, и искренне верил в правильность пройденного пути?

преждеА много ли мы понимаем, что происходит с нами в данную минуту? Правильно ли это или ложно? Да, уменьшился идеологический пресс, но не менее тяжелым стал пресс экономический. Теперь мерило всех достижений – деньги, больше денег, больше богатств.    Пусть так, это меня больше устраивает. И открытость миру для меня большая гарантия от обмана, чем любые научные, «единственно верные»   теории.  Теперь мы можем сравнивать, и все чаще сравниваем свою жизнь с жизнью таких же людей в более благополучных странах. В этих  условиях становятся более заметными любые наши отклонения от среднецивилизационного уровня,  что служит надежной страховкой от новых экспериментов доморощенных  вождей. 

   преждеСтоя на краю мосточка у воронки, я пытался представить, что здесь происходило 65 лет назад.  Это было не сложно сделать. Практически ничего тут  не изменилось  с тех пор. Надо  лишь приглушить яркие краски зелени,   уменьшить высоту травы,  вообразить деревья без листвы.

Вот мы и встретились...

преждеА дальше как в кинохронике: пыхтит  паровоз, машинист, как обычно у окна, опираясь на локоть,   поглядывает то вдаль, то в окно, управляя несущимся локомотивом.  Все в бригаде знают, что немцы стали особенно активны: количество авианалетов в апреле, а особенно в мае резко возросло. Бомбят по нескольку раз на день, гоняясь за составами. Первоочередной целью является, конечно,  паровоз.  С начала месяца враг начал применять БЗД -  бомбы замедленного действия:  зарываясь глубоко в землю,  заряд взрывается при проходе паровоза. Все напряжены, поглядывают в небо, прислушиваются к посторонним звукам. 

преждеВдруг на горизонте справа от поезда показалась точка, которая стала быстро приближаться.  Немецкий штурмовик! Вскоре послышались звуки взрывов. Что в этой ситуации может сделать парбригада? «Поддай!» -  кричит машинист. Кочегар и помощник набивают жерло печи дровами: полный вперед!  Бомбы падают все ближе. И тут  резкий рывок назад, скрежет проскальзывающих колес, замедление. Помощник бросается к правому окну, чтобы посмотреть  что произошло  с составом, благо поезд весь как на ладони выгнулся огромной дугой.  «Сошел с рельс вагон!» - кричит.  «Стоп машина!» - подает команду машинист, стравливая мощное давление пара. Надо срочно сообщить о  произошедшем в Горовастицу.  Оттуда должен прибыть взвод  военных железнодорожников лейтенанта Юшкевича, чтобы  восстановить движение на участке.  Связь -  с ближайшего переговорного устройства. До него надо добраться как можно быстрее, проверить есть ли связь, не повреждена ли линия, четко доложить  что произошло.

преждеНо налет продолжается. Новый заход, немецкий самолет  идет на бреющем.  Летчик понимает, что эшелон уже никуда не денется. Можно прицелиться получше, но пулеметы ПВО при эшелоне,  мешают беспрепятственно разбить состав.

преждеВ паровозе оставаться нет смысла. Машинист и его бригада выскакивают из паровоза, бросаясь вниз, по крутому склону насыпи, чтобы добраться до ближайших деревьев.   Из вагонов также высыпают люди, разбегаясь    подальше от линии.  Немецкий охотник  возбужден от азарта, заработали  самолетные крупнокалиберные пулеметы,   и  - сброс: пошла последняя бомба.  Мощный взрыв!  Оседает земля: промах, паровоз остался невредим.  Самолет ложится на крыло,  уходя подальше от неподвижного эшелона. 

преждеВсе…  Стих шум  самолета, время пошло с прежней скоростью. С опаской оторвали   от земли головы уцелевшие, огляделись.     Крики командиров заставили вскочить,  броситься к дымящейся воронке.  Там и тут лежали неподвижные тела.  Времени для долгих церемоний   нет. Надо убрать убитых, загрузить в эшелон раненых, поставить на рельсы сошедший вагон, и  снова в путь. Стоять нельзя, каждая минута на счету, небольшое  промедление смерти  подобно.   Если не накроет немец, то расстреляют свои,  как пособника врага.    Впереди, в Черном Доре,  и  сзади - в Горовастице стоят и ждут очереди другие  эшелоны: с людьми, техникой, продуктами, табаком, сеном.   Где-то на  пути  в Осташков застряла  порожняя санлетучка, направленная забрать раненых из переполненных армейских эвакопунктов.  График движения  расписан поминутно: на одноколейке «висят»  два фронта – Северо-Западный и Калининский, и каждому позарез нужны всё новые и новые   людские и материальные ресурсы. А в обратном направлении готовы к отправке   тысячи раненых  контуженых и заболевших.  «Железка» и так не справляется  с перевозками. На звук канонады к линии фронта, через деревеньки и села, молча, предчувствуя беду,   бредут по разбитым весенним дорогам, по колено, а то и по пояс  в грязи,  тысячи   и тысячи солдат и командиров. Выбиваясь из сил,  полузагнанные лошади тащат тяжелую технику. 

преждеМожем ли мы сейчас осуждать их, переживших то страшное время, когда  атмосфера была накалена ненавистью, а самопожертвование воспето как высшая доблесть и добродетель,  видевших невероятную жестокость, смерть тысяч незнакомых людей,  родных, близких, друзей,  вынесших нечеловеческие  страдания? Можем ли мы, не испытавшие и сотой доли выпавших на них трудностей,  сейчас понять их поступки, попрекнуть за недостаточное внимание к павшим? Так и хочется спросить их: «Ну как же так! Погибли люди, а вы даже не подписали могилки, не заметили место захоронения. Не вели никакого учета погибших в  наркомате или управлении дороги. Все ж таки  это живые люди,  а не насекомые».

преждеСпросить,  конечно, можно.  Получить ответ нельзя.  Да и недалеко мы ушли от всего этого. С тех пор мы так и не научились считать каждого солдата, что наглядно показала  Чеченская война. Далеко не в полной мере учтены уроки той далекой,  и такой близкой войны. И  после Победы никто особенно не утруждался анализом причин того,  почему  сотни тысяч наших людей   пропали  безвестно, не похороненные, не отпетые, не оплаканные. Не принято было говорить об этом. А маршалы и генералы той войны с гораздо большим энтузиазмом  описывали  тактические и стратегические премудрости  науки побеждать. Почитайте «Воспоминания и размышления» Г.К.Жукова. Более скучного чтива найти трудно.  

преждеВидится мне, что не только тяжелое и суровое время    виновато в том, что мы не дорожим жизнью каждого человека. Нет в нашем народе этого, не принято, не в традициях, не воспитывается, не прививается, не перенимается у других.

Козловы статьи

Далее